На войне. В плену (сборник) - Александр Успенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже совершенно стемнело, когда прибыла команда разведчиков 107‑го полка во главе с поручиком Зубовичем. Я сейчас же выслал их вперед для разведки о противнике – двумя партиями в сторону Клейн-Энгелау и деревни Гундау.
Было часов девять вечера, когда я услышал перестрелку нашей разведки с немцами в направлении Клейн-Энгелау и получил первое донесение от поручика Зубовича, что немецкая разведка – партия самокатчиков – столкнулась с нашей у ручья (без названия) и после перестрелки скрылась за местечком. Поручик Зубович остался у моста через ручей, где пересечение трех шоссе. У него убитых двое и раненых шесть человек. Я приказал поручику Зубовичу вернуться со своей командой в окопы к роте. Четырех тяжелораненых отправил в тыл. На намеченные мною заранее места впереди и на фланги выслал секреты.
Было тихо. В стороне противника изредка слышны были звуки колес, быть может, передвижение артиллерии или обоза.
Недалеко от моих окопов было пересечение трех шоссе, на Шаллен, Гундау и Альтгоф. Я приказал спилить и повалить здесь поперек шоссе три огромных дерева, чтобы немцы не могли сразу подкатить на грузовиках с орудием или пулеметом к моим окопам.
Совсем стемнело. Рота в это время в окопах ужинала: фельдфебель подпрапорщик Нагулевич по своей инициативе привез из 107‑го полка походную кухню с супом, и, таким образом, люди перед боем были накормлены. Команда разведчиков поужинала в своем полку еще до прибытия ко мне. Кухню отправили назад, за мост.
И вот, думал я, подходит важный момент. Какое-то особенное чувство овладело мной; хотелось подвига! Я знал, что теперь смотрят на меня и мою роту все, кто прошел через мост: родной полк, начальство и 107‑й полк, составлявший арьергард дивизии и расположенный сзади меня на западной опушке города Алленбурга. Но я не знал, долго ли мне удастся с этой горсточкой любимых моих солдат оборонять мост и задержать противника, ведь немцы могут в один миг смести роту! Я начал горячо молиться Всемогущему Богу. У меня была с собой маленькая иконочка Казанской Божией Матери, которой благословил меня мой младший сын кадет Валентин, когда я с ним расставался. А ему этот образок подарил Великий Князь Константин Константинович – главный начальник всех военно-учебных заведений – во время посещения им Полоцкого кадетского корпуса. Я со слезами просил Божию Матерь «покрыть нас Своим Покровом». И странно… после этой горячей молитвы я стал совершенно спокоен, всецело положившись на волю Божию.
Из бесед с моими взводными командирами я вынес впечатление, что люди хорошо подготовлены и вполне сознают предстоящую задачу. Все четверо сказали мне, что они ручаются за своих людей: «не трусы и все стреляют отлично», но беспокоятся за прибывших накануне запасных солдат. Курьезно, что начальство прислало это пополнение в полк совершенно без ружей! Рассуждало тыловое начальство так: «После Гумбиненского боя полки взяли тысячи немецких ружей и некоторое количество к ним патронов, значит – этими ружьями можно вооружить присланных без ружей запасных». Но начальство забыло, что, во-первых, Гумбинен остался далеко позади вместе со складом отнятых у немцев ружей (около восьми тысяч); во-вторых, к немецким ружьям нужны и патроны, а их было мало, и в-третьих, солдаты, как кадровые, так и запасные, обучались стрелять из русских, а не из немецких винтовок и т. д.
Грустную и немного смешную картину представляли из себя эти «дяди» – бородачи, в большинстве случаев многосемейные пахари, отвыкшие от строя. Я накануне, когда их прислали ко мне, долго и усиленно просил свое начальство лучше убрать их – безоружных из роты, назначенной для важной боевой задачи, если нельзя их вооружить. Но ничего из этого не вышло.
В три с половиной часа утра один из высланных вперед секретов дал мне знать, что в направлении Клейн-Энгелау слышно движение войск, но куда они направляются, за темнотой не видно.
Часа в четыре утра, когда стало рассветать и все было окутано густым речным белым туманом, со стороны противника ясно послышалось цоканье подков лошади приближающегося по шоссе всадника. Я приказал постараться снять его, не стреляя, живым, чтобы звуком выстрела не выдать немцам нашего расположения. Но вышло иначе.
Не различая за густым туманом наших окопов, немец спокойно въехал в самую середину их (окопы вырыты были по обе стороны шоссе), увидал, куда он заехал… издал звук «ах» и сразу повернул коня, наклонив голову. Но в этот момент пуля кого-то из не вытерпевших наших солдат поразила его, и скоро он свалился с коня, а конь помчался в туманную даль…
Мне в окоп солдаты принесли каску убитого и маузер. Это был первый наш трофей! При рассмотрении найденной на убитом служебной книжки оказалось, что это был немецкий полевой жандарм.
Рассвет увеличивался. Лежащие вдали от речного тумана высоты и холмы стали яснее обрисовываться… Вдруг на одной из этих высот, на шоссе, показалась густая колонна пехоты, впереди ее ехали три всадника. Я приказал открыть огонь. Расстояние до этой высоты было точно измерено, и рота буквально смела эту колонну своим метким и частым огнем. Немцы в беспорядке бросились бежать во все стороны, очевидно не давая себе отчета, откуда посыпались тучи пуль!
Как важен был для роты, чисто психологически, этот первый успех! Нервное напряжение от томительного выжидания противника сменилось у солдат прямо буйной радостью!..
Рассвело. Я взобрался на вышку сеновала над моим окопом и не отрывался от бинокля. Скоро я увидел, что немцы, около двух батальонов пехоты, наступают цепями и сзади колоннами (очевидно, третий батальон в резерве).
Сейчас же по телефону я сообщил командиру 1‑й батареи подполковнику Аноеву, прося его открыть огонь по колоннам противника. «Корректировать огонь, – сказал я, – будем отсюда».
И вот, «затукали» и завыли очередями наши гранаты и шрапнели, летя через наши головы в сторону немцев. Мой наблюдатель, вольноопределяющийся Наумченко, с биноклем у глаз, сверху кричал мне о месте разрыва наших снарядов, я передавал это по телефону подполковнику Аноеву: «Правее! Еще правее!» или: «Ниже!», «Выше!», «Еще выше!», «Так хорошо!», «Еще! Еще!». Рота в это время держала точный прицельный огонь.
Таким образом, передние немецкие цепи были нами быстро рассеяны. Остановились и залегли и резервы их.
Но в бинокль видно было, что они рассыпали новые цепи и открыли по нам огонь. Жалобно засвистали немецкие пули и «затакал» их пулемет, но пули летали беспорядочно, выше наших окопов, а пулеметные струи с визгом и стуком, как горох, ударялись левее нас в каменную стену соседнего, на холме, дома мельника, где я до этого боя провел несколько дней.
Вскоре открыла огонь сначала полевая артиллерия противника, нащупывая наши окопы, а затем и тяжелая, сосредоточив огонь по мосту и по западной опушке города. Шрапнели все чаще стали разрываться над самыми нашими окопами. Появились раненые. По ходам сообщения они переползали к перевязочному пункту. Первым убитым в роте пулею в лоб (моментальная смерть!) был ефрейтор Афанасьев, родной брат старшего унтер-офицера Афанасьева.
Часов в десять утра, под прикрытием огня своей артиллерии, немцы густыми цепями и колоннами поднялись и перешли в наступление, но рота и команда разведчиков открыли по ним такой убийственный огонь пачками, с точно измеренного расстояния, что немцы, понеся огромные потери, опять залегли.
В это время у меня случилось крайне неприятное замешательство с доставкой патронов.
Обеспечение роты патронами было возложено, как я уже упомянул, на фельдфебеля Нагулевича. Когда рота развила частый и даже пачечный огонь, запасы патронов в нишах окопов быстро израсходовались. Уже после первой атаки немцев из всех четырех взводов ко мне стали присылать донесения, что половина патронов израсходована, а к концу второй атаки, что патроны кончаются. 107‑й полк на мои просьбы по телефону скорее прислать двуколку с патронами отвечал, что уже выслана была двуколка, но при самом выезде, перед окопами, ездовой убит, а лошадь ранена.
Мои люди, которых я посылал к этой застрявшей двуколке с патронами, не возвращались… Потом узнал я, что двое из них по дороге были убиты, а один пропал без вести…
Взволнованный этой неудачей, я просил 107‑й полк выслать другую двуколку. Кто-то по телефону оттуда обещал «сделать распоряжение». Я нетерпеливо ждал и страшно волновался за исход обороны. Немцы в это время усилили свой огонь, а рота стреляла редко, и патроны все не прибывали…
Потеряв терпение и боясь, что из-за этого вся оборона моста может «провалиться», я накинулся на своего фельдфебеля, грозя расстрелять его, если он сейчас же не наладит доставку патронов из 107‑го полка. И вот, старый служака сам бежит через мост к западной опушке города, где был 107‑й полк.
